Повесть «Олеся» Куприн (краткое содержание ее представлено ниже) написал в 1898 году. Это произведение довольно объемное, до него автор публиковал небольшие рассказы.
Краткое содержание. «Олеся» (глава 1 -3)
Героя, барина Ивана Тимофеевича, судьба вынуждает на шесть месяцев осесть в глухой деревушке на окраине Полесья. Единственное развлечение - охота с Ярмолой, местным нанятым полесовщиком. Герой, правда, пробовал учить Ярмолу грамоте от скуки, да тот не проявил к этому занятию большого интереса. Однажды зашел разговор о местных чудесах. Полесовщик рассказал, что раньше жила в деревне ведьма с маленькой внучкой, но крестьяне прогнали их, потому что у одной женщины умер ребенок, и селяне обвинили во всем ведьму. Через несколько дней барин заблудился в лесу и вышел к болоту, у которого увидел хату на сваях. Он зашел, попросил воды и хотел поговорить с хозяйкой, но старуха оказалась необщительной и стала выпроваживать его. Собираясь уходить, он столкнулся с высокой черноволосой девушкой и попросил проводить его до дороги. Познакомились, оказалось, это - Олеся.
Краткое содержание. «Олеся» (главы 1 -3)
Пришла весна. Герой давно не встречал Олесю, но все время думал о ней. Как только подсохла земля, он опять приходит в избушку на болоте. Сначала Олеся обрадовалась ему, а потом с грустью рассказала, что гадала на него на картах. Они показали, что герой неплохой человек, но очень слабый и своему слову не хозяин. Ждет его большая любовь с дамой треф, но даму из-за этой любви ожидает большое горе и позор в самое ближайшее время. Иван Тимофеевич просит девушку не верить в гадание, ведь карты часто врут. Но Олеся отвечает, что ее гадание - чистая правда.
После простого ужина Олеся провожает барина. Ему интересно, как происходит колдовство. Он просит Олесю поколдовать. Девушка соглашается, режет ему руку ножом, а потом останавливает кровь заговором. Но барину мало, он просит еще. Тогда она предупреждает, что может полностью подчинить себе его волю, и он упадет. Они идут дальше, но Иван Трофимович все время спотыкается на ровном месте и падает, чем очень смешит девушку.
После этого барин стал часто наведываться в лесную избушку. Он заметил, что Олеся большая умница, у нее образная и хотя читать и писать она не умела. Лесная красавица объяснила, что ее всему научила бабушка, которая была необычным человеком.
Однажды зашла речь о будущем, о том, хочет ли Олеся замуж. Она ответила, что ей нельзя венчаться, потому что запрещено заходить в церковь. Вся сила их рода не от Бога, а от него . А Богом они до последнего колена прокляты во веки веков. Барин не согласен, он уговаривает Олесю не верить в эти бабкины выдумки. Девушка осталась при своем мнении. Ярмола не одобряет походов барина к ведьмам.
Краткое содержание. «Олеся» (главы 4 -10)
Однажды Иван Трофимович застает Олесю в плохом настроении. Оказывается, к ним в избушку наведался урядник и потребовал покинуть его район. Барин предложил свою помощь. Олеся отказалась от нее, но бабушка согласилась.
Барин зазывает урядника к себе, угощает и дарит ему ружье. Тот на время оставляет женщин в покое. Но отношения барина, или паныча, как зовут его местные селяне, с Олесей портятся. Девушка встречает его неприветливо, они больше не гуляют по лесу, но он продолжает навещать избушку.
Иван Трофимович заболел и полмесяца не приходил к Олесе. Как только выздоравливает, сразу же навещает девушку. Она встречает его с радостью. Расспрашивает о здоровье, идет провожать. Иван Трофимович и Олеся признаются друг другу в любви. Олеся поясняет свою холодность тем, что пыталась избежать отношений, но, видно, от судьбы не уйдешь. Видно, что она готова ко всем неприятностям, которые были предсказаны ей гаданием, ведь она и есть эта трефовая дама. Она пообещала Ивану Трофимовичу, что ни о чем никогда не пожалеет.
Краткое содержание. «Олеся» (глава 11-14)
Барин с удивлением замечает, что, в отличие от его предыдущих отношений, с Олесей ему не скучно. Он с изумлением убеждается, что она наделена чуткостью и врожденным природным тактом. Но его служба здесь заканчивается, и вскоре ему нужно уехать. Он хочет жениться на девушке. Но она отказывается. Она говорит, что незаконнорожденная и не может бросить бабушку. Кроме этого, она не хочет связывать своего Ванечку по рукам и ногам - вдруг он полюбит другую женщину. Потом, когда Иван Трофимович предлагает забрать с собой бабушку, Олеся из благодарности спрашивает, хотел бы он, чтобы она побывала в церкви. Иван отвечает, что хотел бы.
Олеся решается ради своей любви зайти в церковь. Но ее замечают прихожане и начинают над ней издеваться. У церкви на нее нападает толпа женщин, они начинают избивать и рвать ее одежду, бросают в нее камнями. Чудом Олесе удается вырваться и убежать, но напоследок она громко угрожает толпе. Герой скачет в избушку, где находит избитую Олесю в бреду. Она говорит, что быть им вместе - не судьба. Им с бабушкой нужно уходить: если что-то случится - сразу же обвинят их. Ночью над селом прошел дождь с градом, у селян гибнет хлеб. Иван прибежал слишком поздно, избушка оказалась пуста…
Своеобразие повести Куприна в том, что в реалистический сюжет вплетены элементы мистического, таинственного, добавлен также фольклорный колорит. Повесть вошла в классику русской литературы, ее изучают в школе. Краткое содержание (Куприн, «Олеся») не дает возможности оценить поэтическую прелесть этого произведения. Чтобы насладиться им, прочтите повесть целиком.
Год написания:
1898
Время прочтения:
Описание произведения:
Повесть Олеся написал Александр Куприн в 1898 году. Если говорить о цикле "Полесских рассказов", то надо отметить, что повесть Олеся - лучшее произведение Куприна.
Весь 1897 год Куприн прожил в Полесье Ровенского уезда. Там он занимал должность управляющего имением. У Куприна была возможность много наблюдать за тем, как живут крестьяне, а также впитывать ощущения от величавой природы. Все это дало Куприну прекрасную основу для будущего произведения.
Читайте ниже краткое содержание повести Олеся.
Молодой мужчина-повествователь, которого «судьба забросила на шесть месяцев в глухую деревушку Переброд Волынской губернии, на окраину Полесья», нестерпимо скучает. Единственные его развлечения - охота со слугой Ярмолой и попытки обучить последнего грамоте. Однажды, во время жуткой метели, герой узнаёт от обычно несловоохотливого Ярмолы о том, что верстах в десяти от его дома живёт самая настоящая ведьма Мануйлиха, которая невесть откуда появилась в селе, а затем была выселена за его пределы за свои колдовские деяния.
Возможность познакомиться с ней появляется быстро: как только потеплело, герой отправляется на охоту и, заблудившись в лесу, натыкается на хату. Предположив, что здесь живёт местный лесник, он заходит внутрь и обнаруживает там старуху «со всеми чертами бабы-яги, как её изображает народный эпос». Мануйлиха встречает героя неприветливо, но заметно оживляется, когда тот достаёт серебряный четвертак и просит старуху погадать. В самый разгар гадания в дом заходит внучка ведьмы, Олеся, темноволосая красавица «лет двадцати - двадцати пяти». Она относится к рассказчику приветливо и показывает ему дорогу домой.
Все первые весенние дни образ Олеси не покидает мысли рассказчика.
Когда лесные дороги просыхают, рассказчик отправляется в избушку колдуньи. Как и в первый раз, внучка встречает гостя куда приветливей, чем Мануйлиха. А когда гость просит Олесю погадать ему, та признаётся, что уже однажды раскинула на него карты и нагадала, что в этом году выпадает ему «большая любовь со стороны трефовой дамы с тёмными волосами». А тем, «кто будет вас любить, вы много горя принесёте». Ещё карты рассказали Олесе, что трефовой этой даме герой принесёт позор, который хуже смерти...
Провожая рассказчика, Олеся попытается доказать ему, что ей и её бабке принадлежит настоящий дар колдовства, и проводит над ним несколько опытов - Заживляет ему глубокий порез и заставляет его спотыкаться вслед за ней. Потом герой пытается разузнать, откуда все-таки пришла Мануйлиха в Полесье, на что Олеся отвечает уклончиво, что бабушка не любит говорить об этом. Тогда же рассказчик впервые представляется - его зовут Иван Тимофеевич.
С этого дня герой становится частым гостем в избушке. Олеся всегда рада его видеть, хоть и встречает сдержанно. А вот старуха не особенно довольна, но Ивану удаётся задобрить её подарками, помогает и заступничество Олеси.
Ивана очаровывает не только красота Олеси. Его привлекает и её самобытный ум. Между ними разгорается множество споров, когда Иван пытается научно обосновать Олесино «чёрное искусство». Несмотря на разногласия, между ними возникает глубокая привязанность. Тем временем у Ивана портятся отношения с Ярмолой, который не одобряет его знакомства с колдуньей. Не нравится слуге и то, что обе ведьмы боятся церкви.
Однажды, когда Иван в очередной раз приходит в избу, он застаёт колдунью и её внучку расстроенными: местный урядник приказал им убираться из хаты в двадцать четыре часа и пригрозил пустить их по этапам в случае непослушания. Герой вызывается помочь, и старуха не отказывается от предложения, несмотря на Олесино недовольство. Иван упрашивает урядника не выгонять женщин из дома, на что тот возражает и называет старуху с внучкой «язвой здешних мест». Задобрив урядника угощениями и дорогими подарками, Иван всё же добивается своего. Урядник обещает оставить в покое Мануйлиху и Олесю.
С этого времени Олеся начинает избегать Ивана и любых объяснений с ним.
Тут Иван неожиданно и серьёзно заболевает - шесть дней его «била ужасная полесская лихорадка». И лишь после выздоровления ему удаётся объясниться с Олесей. Девушка избегала встреч с Иваном лишь потому, что хотела уйти от судьбы. Поняв, что это невозможно, она признаётся ему в любви. Иван отвечает ей взаимностью, но Олеся всё не может забыть про своё гадание. Однако, несмотря на дурные предчувствия Ивана и злобу Мануйлихи, их любовь расцветает.
Тем временем служебные обязанности Ивана в Переброде заканчиваются, и всё чаще приходит к нему мысль жениться на Олесе и забрать её с собой. Убедив себя в правильности этого решения, он делает предложение любимой. Но Олеся отказывается - она не хочет портить жизнь молодому, образованному барину. Девушка даже предлагает Ивану просто поехать за ним, безо всякой женитьбы.
У Ивана возникает подозрение, что её отказ связан с боязнью церкви, на что Олеся говорит, что ради любви к нему она готова перебороть это суеверие. Она назначает ему встречу в церкви на следующий день, в праздник Святой Троицы, а Ивана охватывает ужасное предчувствие.
На следующий день Иван задерживается по служебным делам и не успевает вовремя попасть в церковь. Вернувшись домой, он застаёт у себя местного конторщика, который рассказывает ему о сегодняшней «потехе» - деревенские девки поймали на площади ведьму, которой задали встряску, хотели вымазать дёгтем, но той удалось сбежать. Действительно, Олеся пришла в церковь, отстояла обедню, после чего на неё накинулись деревенские бабы. Чудом вырвавшись, Олеся пригрозила им, что они ещё вспомнят её и наплачутся досыта.
Все эти подробности Иван узнаёт позже. А пока же он мчится в лес, и застаёт в хате избитую Олесю без памяти, охваченную лихорадкой, и проклинающую его Мануйлиху. Олеся приходит в себя и объясняет Ивану, что им с бабкой нельзя больше здесь оставаться, поэтому ей и Ивану придётся расстаться. На прощание Олеся признаётся, что хотела бы иметь ребёнка от Ивана и жалеет, что его нет.
Этой же ночью на Переброд обрушивается сильный град. Утром Ярмола будит Ивана и советует ему убираться из деревни - град, который побил жито у половины села, по мнению деревенских, был наслан колдуньями из мести, и озлобленный народ уже начинает «кричать недоброе» про Ивана. Желая предупредить Олесю о грозящей ей беде, герой мчится в избу, где находит лишь следы спешного бегства и яркие красные бусы, которые остались единственной памятью об Олесе и её нежной, великодушной любви...
Вы прочитали краткое содержание повести Олеся. Предлагаем вам посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с другими изложениями популярных писателей.
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Александр Иванович Куприн
Мой слуга, повар и спутник по охоте – полесовщик Ярмола вошел в комнату, согнувшись под вязанкой дров, сбросил ее с грохотом на пол и подышал на замерзшие пальцы.
– У, какой ветер, паныч, на дворе, – сказал он, садясь на корточки перед заслонкой. – Нужно хорошо в грубке протопить. Позвольте запалочку, паныч.
– Значит, завтра на зайцев не пойдем, а? Как ты думаешь, Ярмола?
– Нет… не можно… слышите, какая завируха. Заяц теперь лежит и – а ни мур-мур… Завтра и одного следа не увидите.
Судьба забросила меня на целых шесть месяцев в глухую деревушку Волынской губернии, на окраину Полесья, и охота была единственным моим занятием и удовольствием. Признаюсь, в то время, когда мне предложили ехать в деревню, я вовсе не думал так нестерпимо скучать. Я поехал даже с радостью. «Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, – думал я, сидя в вагоне, – совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Но… или перебродские крестьяне отличались какой-то особенной, упорной несообщительностью, или я не умел взяться за дело, – отношения мои с ними ограничивались только тем, что, увидев меня, они еще издали снимали шапки, а поравнявшись со мной, угрюмо произносили: «Гай буг», что должно было обозначать: «Помогай Бог». Когда же я пробовал с ними разговориться, то они глядели на меня с удивлением, отказывались понимать самые простые вопросы и все порывались целовать у меня руки – старый обычай, оставшийся от польского крепостничества.
Книжки, какие у меня были, я все очень скоро перечитал. От скуки – хотя это сначала казалось мне неприятным – я сделал попытку познакомиться с местной интеллигенцией в лице ксендза, жившего за пятнадцать верст, находившегося при нем «пана органиста», местного урядника и конторщика соседнего имения из отставных унтер-офицеров, но ничего из этого не вышло.
Потом я пробовал заняться лечением перебродских жителей. В моем распоряжении были: касторовое масло, карболка, борная кислота, йод. Но тут, помимо моих скудных сведений, я наткнулся на полную невозможность ставить диагнозы, потому что признаки болезни у всех моих пациентов были всегда одни и те же: «в сере́дине болит» и «ни есть, ни пить не можу».
Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает из-за пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их на стол. Затем она начинает ловить мои руки, чтобы запечатлеть на них поцелуй. Я прячу руки и убеждаю старуху: «Да полно, бабка… оставь… я не поп… мне это не полагается… Что у тебя болит?»
– В сере́дине у меня болит, панычу, в самой что ни на есть сере́дине, так что даже ни пить, ни есть не можу.
– Давно это у тебя сделалось?
– А я знаю? – отвечает она также вопросом. – Так и печет и печет. Ни пить, ни есть не можу.
И сколько я ни бьюсь, более определенных признаков болезни не находится.
– Да вы не беспокойтесь, – посоветовал мне однажды конторщик из унтеров, – сами вылечатся. Присохнет, как на собаке. Я, доложу вам, только одно лекарство употребляю – нашатырь. Приходит ко мне мужик. «Что тебе?» – «Я, говорит, больной»… Сейчас же ему под нос склянку нашатырного спирту. «Нюхай!» Нюхает… «Нюхай еще… сильнее!..» Нюхает… «Что, легче?» – «Як будто полегшало…» – «Ну, так и ступай с Богом».
К тому же мне претило это целование рук (а иные так прямо падали в ноги и изо всех сил стремились облобызать мои сапоги). Здесь сказывалось вовсе не движение признательного сердца, а просто омерзительная привычка, привитая веками рабства и насилия. И я только удивлялся тому же самому конторщику из унтеров и уряднику, глядя, с какой невозмутимой важностью суют они в губы мужикам свои огромные красные лапы…
Мне оставалась только охота. Но в конце января наступила такая погода, что и охотиться стало невозможно. Каждый день дул страшный ветер, а за ночь на снегу образовывался твердый, льдистый слой наста, по которому заяц пробегал, не оставляя следов. Сидя взаперти и прислушиваясь к вою ветра, я тосковал страшно. Понятно, я ухватился с жадностью за такое невинное развлечение, как обучение грамоте полесовщика Ярмолы.
Началось это, впрочем, довольно оригинально. Я однажды писал письмо и вдруг почувствовал, что кто-то стоит за моей спиной. Обернувшись, я увидел Ярмолу, подошедшего, как и всегда, беззвучно в своих мягких лаптях.
– Что тебе, Ярмола? – спросил я.
– Да вот дивлюсь, как вы пишете. Вот бы мне так… Нет, нет… не так, как вы, – смущенно заторопился он, видя, что я улыбаюсь… – Мне бы только мое фамилие…
– Зачем это тебе? – удивился я… (Надо заметить, что Ярмола считается самым бедным и самым ленивым мужиком во всем Переброде: жалованье и свой крестьянский заработок он пропивает; таких плохих волов, как у него, нет нигде в окрестности. По моему мнению, ему-то уж ни в каком случае не могло понадобиться знание грамоты.) Я еще раз спросил с сомнением: – Для чего же тебе надо уметь писать фамилию?
– А видите, какое дело, паныч, – ответил Ярмола необыкновенно мягко, – ни одного грамотного нет у нас в деревне. Когда бумагу какую нужно подписать, или в волости дело, или что… никто не может… Староста печать только кладет, а сам не знает, что в ней напечатано… То хорошо было бы для всех, если бы кто умел расписаться.
Такая заботливость Ярмолы – заведомого браконьера, беспечного бродяги, с мнением которого никогда даже не подумал бы считаться сельский сход, – такая заботливость его об общественном интересе родного села почему-то растрогала меня. Я сам предложил давать ему уроки. И что же это была за тяжкая работа – все мои попытки выучить его сознательному чтению и письму! Ярмола, знавший в совершенстве каждую тропинку своего леса, чуть ли не каждое дерево, умевший ориентироваться днем и ночью в каком угодно месте, различавший по следам всех окрестных волков, зайцев и лисиц, – этот самый Ярмола никак не мог представить себе, почему, например, буквы «м» и «а» вместе составляют «ма». Обыкновенно над такой задачей он мучительно раздумывал минут десять, а то и больше, причем его смуглое худое лицо с впалыми черными глазами, все ушедшее в жесткую черную бороду и большие усы, выражало крайнюю степень умственного напряжения.
– Ну скажи, Ярмола, – «ма». Просто только скажи – «ма», – приставал я к нему. – Не гляди на бумагу, гляди на меня, вот так. Ну, говори – «ма»…
Тогда Ярмола глубоко вздыхал, клал на стол указку и произносил грустно и решительно:
– Нет… Не могу…
– Как же не можешь? Это же ведь так легко. Скажи просто-напросто – «ма», вот как я говорю.
– Нет… не могу, паныч… забыл…
Все методы, приемы и сравнения разбивались об эту чудовищную непонятливость. Но стремление Ярмолы к просвещению вовсе не ослабевало.
– Мне бы только мою фамилию! – застенчиво упрашивал он меня. – Больше ничего не нужно. Только фамилию: Ярмола Попружук – и больше ничего.
Отказавшись окончательно от мысли выучить его разумному чтению и письму, я стал учить его подписываться механически. К моему великому удивлению, этот способ оказался наиболее доступным Ярмоле, так что к концу второго месяца мы уже почти осилили фамилию. Что же касается до имени, то его ввиду облегчения задачи мы решили совсем отбросить.
По вечерам, окончив топку печей, Ярмола с нетерпением дожидался, когда я позову его.
– Ну, Ярмола, давай учиться, – говорил я.
Он боком подходил к столу, облокачивался на него локтями, просовывал между своими черными, заскорузлыми, несгибающимися пальцами перо и спрашивал меня, подняв кверху брови:
– Писать?
Ярмола довольно уверенно чертил первую букву – «П» (эта буква у нас носила название: «два стояка и сверху перекладина»); потом он смотрел на меня вопросительно.
– Что ж ты не пишешь? Забыл?
– Забыл… – досадливо качал головой Ярмола.
– Эх, какой ты! Ну, ставь колесо.
– А-а! Колесо, колесо!.. Знаю… – оживлялся Ярмола и старательно рисовал на бумаге вытянутую вверх фигуру, весьма похожую очертаниями на Каспийское море. Окончивши этот труд, он некоторое время молча любовался им, наклоняя голову то на левый, то на правый бок и щуря глаза.
– Подождите немного, панычу… сейчас.
Минуты две он размышлял и потом робко спрашивал:
– Так же, как первая?
– Верно. Пиши.
Так мало-помалу мы добрались до последней буквы – «к» (твердый знак мы отвергли), которая была у нас известна как «палка, а посредине палки кривуля хвостом набок».
– А что вы думаете, панычу, – говорил иногда Ярмола, окончив свой труд и глядя на него с любовной гордостью, – если бы мне еще месяцев с пять или шесть поучиться, я бы совсем хорошо знал. Как вы скажете?
Ярмола сидел на корточках перед заслонкой, перемешивая в печке уголья, а я ходил взад и вперед по диагонали моей комнаты. Из всех двенадцати комнат огромного помещичьего дома я занимал только одну, бывшую диванную. Другие стояли запертыми на ключ, и в них неподвижно и торжественно плесневела старинная штофная мебель, диковинная бронза и портреты XVIII столетия.
Ветер за стенами дома бесился, как старый озябший голый дьявол. В его реве слышались стоны, визг и дикий смех. Метель к вечеру расходилась еще сильнее. Снаружи кто-то яростно бросал в стекла окон горсти мелкого сухого снега. Недалекий лес роптал и гудел с непрерывной, затаенной, глухой угрозой…
Ветер забирался в пустые комнаты и в печные воющие трубы, и старый дом, весь расшатанный, дырявый, полуразвалившийся, вдруг оживлялся странными звуками, к которым я прислушивался с невольной тревогой. Вот точно вздохнуло что-то в белой зале, вздохнуло глубоко, прерывисто, печально. Вот заходили и заскрипели где-то далеко высохшие гнилые половицы под чьими-то тяжелыми и бесшумными шагами. Чудится мне затем, что рядом с моей комнатой, в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажимает на дверную ручку и потом, внезапно разъярившись, мчится по всему дому, бешено потрясая всеми ставнями и дверьми, или, забравшись в трубу, скулит так жалобно, скучно и непрерывно, то поднимая все выше, все тоньше свой голос, до жалобного визга, то опуская его вниз, до звериного рычанья. Порою Бог весть откуда врывался этот страшный гость и в мою комнату, пробегал внезапным холодом у меня по спине и колебал пламя лампы, тускло светившей под зеленым бумажным, обгоревшим сверху абажуром.
На меня нашло странное, неопределенное беспокойство. Вот, думалось мне, сижу я глухой и ненастной зимней ночью в ветхом доме, среди деревни, затерявшейся в лесах и сугробах, в сотнях верст от городской жизни, от общества, от женского смеха, от человеческого разговора… И начинало мне представляться, что годы и десятки лет будет тянуться этот ненастный вечер, будет тянуться вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за окнами ветер, так же тускло будет гореть лампа под убогим зеленым абажуром, так же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате, так же будет сидеть около печки молчаливый, сосредоточенный Ярмола – странное, чуждое мне существо, равнодушное ко всему на свете: и к тому, что у него дома в семье есть нечего, и к бушеванию ветра, и к моей неопределенной, разъедающей тоске.
Мне вдруг нестерпимо захотелось нарушить это томительное молчание каким-нибудь подобием человеческого голоса, и я спросил:
– Как ты думаешь, Ярмола, откуда это сегодня такой ветер?
– Ветер? – отозвался Ярмола, лениво подымая голову. – А паныч разве не знает?
– Конечно, не знаю. Откуда же мне знать?
– И вправду не знаете? – оживился вдруг Ярмола. – Это я вам скажу, – продолжал он с таинственным оттенком в голосе, – это я вам скажу: чи ведьмака народилась, чи ведьмак веселье справляет.
– Ведьмака – это колдунья по-вашему?
– А так, так… колдунья.
Я с жадностью накинулся на Ярмолу. «Почем знать, – думал я, – может быть, сейчас же мне удастся выжать из него какую-нибудь интересную историю, связанную с волшебством, с зарытыми кладами, с вовкулаками?..»
– Ну, а у вас здесь, на Полесье, есть ведьмы? – спросил я.
– Не знаю… Может, есть, – ответил Ярмола с прежним равнодушием и опять нагнулся к печке. – Старые люди говорят, что были когда-то… Может, и неправда…
Я сразу разочаровался. Характерной чертой Ярмолы была упорная несловоохотливость, и я уж не надеялся добиться от него ничего больше об этом интересном предмете. Но, к моему удивлению, он вдруг заговорил с ленивой небрежностью и как будто бы обращаясь не ко мне, а к гудевшей печке:
– Была у нас лет пять тому назад такая ведьма… Только ее хлопцы с села прогнали!
– Куда же они ее прогнали?
– Куда!.. Известно, в лес… Куда же еще? И хату ее сломали, чтобы от того проклятого кубла и щепок не осталось… А саму ее вывели за вышницы и по шее.
– За что же так с ней обошлись?
– Вреда от нее много было: ссорилась со всеми, зелье под хаты подливала, закрутки вязала в жите… Один раз просила она у нашей молодицы злот (пятнадцать копеек). Та ей говорит: «Нет у меня злота, отстань». – «Ну, добре, говорит, будешь ты помнить, как мне злотого не дала…» И что же вы думаете, панычу: с тех самых пор стало у молодицы дитя болеть. Болело, болело, да и совсем умерло. Вот тогда хлопцы ведьмаку и прогнали, пусть ей очи повылазят…
– Ну, а где же теперь эта ведьмака? – продолжал я любопытствовать.
– Ведьмака? – медленно переспросил, по своему обыкновению, Ярмола. – А я знаю?
– Разве у нее не осталось в деревне какой-нибудь родни?
– Нет, не осталось. Да она чужая была, из кацапок чи из цыганок… Я еще маленьким хлопцем был, когда она пришла к нам в село. И девочка с ней была: дочка или внучка… Обеих прогнали…
– А теперь к ней разве никто не ходит: погадать там или зелья какого-нибудь попросить?
– Бабы бегают, – пренебрежительно уронил Ярмола.
– Ага! Значит, все-таки известно, где она живет?
– Я не знаю… Говорят люди, что где-то около Бисова Кута она живет… Знаете – болото, что за Ириновским шляхом. Так вот в этом болоте она и сидит, трясьця ее матери.
«Ведьма живет в каких-нибудь десяти верстах от моего дома… настоящая, живая, полесская ведьма!» Эта мысль сразу заинтересовала и взволновала меня.
– Послушай, Ярмола, – обратился я к полесовщику, – а как бы мне с ней познакомиться, с этой ведьмой?
– Тьфу! – сплюнул с негодованием Ярмола. – Вот еще добро нашли.
– Добро или недобро, а я к ней все равно пойду. Как только немного потеплеет, сейчас же и отправлюсь. Ты меня, конечно, проводишь?
Ярмолу так поразили последние слова, что он даже вскочил с полу.
– Я?! – воскликнул он с негодованием. – А и ни за что! Пусть оно там Бог ведает что, а я не пойду.
– Ну вот, глупости, пойдешь.
– Нет, панычу, не пойду… ни за что не пойду… Чтобы я?! – опять воскликнул он, охваченный новым наплывом возмущения. – Чтобы я пошел до ведьмачьего кубла? Да пусть меня Бог боронит. И вам не советую, паныч.
– Как хочешь… а я все-таки пойду. Мне очень любопытно на нее посмотреть.
– Ничего там нет любопытного, – пробурчал Ярмола, с сердцем захлопывая печную дверку.
Час спустя, когда он, уже убрав самовар и напившись в темных сенях чаю, собирался идти домой, я спросил:
– Как зовут эту ведьму?
– Мануйлиха, – ответил Ярмола с грубой мрачностью.
Он хотя и не высказывал никогда своих чувств, но, кажется, сильно ко мне привязался, привязался за нашу общую страсть к охоте, за мое простое обращение, за помощь, которую я изредка оказывал его вечно голодающей семье, а главным образом за то, что я один на всем свете не корил его пьянством, чего Ярмола терпеть не мог. Поэтому моя решимость познакомиться с ведьмой привела его в отвратительное настроение духа, которое он выразил только усиленным сопением да еще тем, что, выйдя на крыльцо, из всей силы ударил ногой в бок свою собаку – Рябчика. Рябчик отчаянно завизжал и отскочил в сторону, но тотчас же побежал вслед за Ярмолой, не переставая скулить.
Дня через три потеплело. Однажды утром, очень рано, Ярмола вошел в мою комнату и заявил небрежно:
– Нужно ружье почистить, паныч.
– А что? – спросил я, потягиваясь под одеялом.
– Заяц ночью сильно походил: следов много. Может, пойдем на пановку?
Я видел, что Ярмоле не терпится скорее пойти в лес, но он скрывает это страстное желание охотника под напускным равнодушием. Действительно, в передней уже стояла его одностволка, от которой не ушел еще ни один бекас, несмотря на то, что вблизи дула она была украшена несколькими оловянными заплатами, наложенными в тех местах, где ржавчина и пороховые газы проели железо.
Едва войдя в лес, мы тотчас же напали на заячий след: две лапки рядом и две позади, одна за другой. Заяц вышел на дорогу, прошел по ней сажен двести и сделал с дороги огромный прыжок в сосновый молодняк.
– Ну, теперь будем обходить его, – сказал Ярмола. – Как дал столба, так тут сейчас и ляжет. Вы, паныч, идите… – Он задумался, соображая по каким-то ему одному известным приметам, куда меня направить. – …Вы идите до старой корчмы. А я его обойду с Замлына. Как только собака его выгонит, я буду гукать вам.
И он тотчас же скрылся, точно нырнул в густую чащу мелкого кустарника. Я прислушался. Ни один звук не выдал его браконьерской походки, ни одна веточка не треснула под его ногами, обутыми в лыковые постолы.
Я неторопливо дошел до старой корчмы – нежилой, развалившейся хаты, и стал на опушке хвойного леса, под высокой сосной с прямым голым стволом. Было так тихо, как только бывает в лесу зимою в безветренный день. Нависшие на ветвях пышные комья снега давили их книзу, придавая им чудесный, праздничный и холодный вид. По временам срывалась с вершины тоненькая веточка, и чрезвычайно ясно слышалось, как она, падая, с легким треском задевала за другие ветви. Снег розовел на солнце и синел в тени. Мной овладело тихое очарование этого торжественного, холодного безмолвия, и мне казалось, что я чувствую, как время медленно и бесшумно проходит мимо меня…
Вдруг далеко, в самой чаще, раздался лай Рябчика – характерный лай собаки, идущей за зверем: тоненький, заливчатый и нервный, почти переходящий в визг. Тотчас же услышал я и голос Ярмолы, кричавшего с ожесточением вслед собаке: «У – бый! У – бый!», первый слог – протяжным резким фальцетом, а второй – отрывистой басовой нотой (я только много времени спустя дознался, что этот охотничий полесский крик происходит от глагола «убивать»).
Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит влево от меня, и я торопливо побежал через полянку, чтобы перехватить зверя. Но не успел я сделать и двадцати шагов, как огромный серый заяц выскочил из-за пня и, как будто бы не торопясь, заложив назад длинные уши, высокими, редкими прыжками перебежал через дорогу и скрылся в молодняке. Следом за ним стремительно вылетел Рябчик. Увидев меня, он слабо махнул хвостом, торопливо куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца.
Ярмола вдруг так же бесшумно вынырнул из чащи.
– Что же вы, паныч, не стали ему на дороге? – крикнул он и укоризненно зачмокал языком.
– Да ведь далеко было… больше двухсот шагов.
Видя мое смущение, Ярмола смягчился.
– Ну, ничего… Он от нас не уйдет. Идите за Ириновский шлях, – он сейчас туда выйдет.
Я пошел по направлению Ириновского шляха и уже через минуты две услыхал, что собака опять гонит где-то недалеко от меня. Охваченный охотничьим волнением, я побежал, держа ружье наперевес, сквозь густой кустарник, ломая ветви и не обращая внимания на их жестокие удары. Я бежал так довольно долго и уже стал задыхаться, как вдруг лай собаки прекратился. Я пошел тише. Мне казалось, что если я буду идти все прямо, то непременно встречусь с Ярмолой на Ириновском шляху. Но вскоре я убедился, что во время моего бега, огибая кусты и пни и совсем не думая о дороге, я заблудился. Тогда я начал кричать Ярмоле. Он не откликался.
Между тем машинально я шел все дальше. Лес редел понемногу, почва опускалась и становилась кочковатой. След, оттиснутый на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался водой. Несколько раз я уже проваливался по колена. Мне приходилось перепрыгивать с кочки на кочку; в покрывавшем их густом буром мху ноги тонули, точно в мягком ковре.
Кустарник скоро совсем окончился. Передо мной было большое круглое болото, занесенное снегом, из-под белой пелены которого торчали редкие кочки. На противоположном конце болота, между деревьями, выглядывали белые стены какой-то хаты. «Вероятно, здесь живет ириновский лесник, – подумал я. – Надо зайти и расспросить у него дорогу».
Но дойти до хаты было не так-то легко. Каждую минуту я увязал в трясине. Сапоги мои набрали воды и при каждом шаге громко хлюпали; становилось невмочь тянуть их за собою.
Наконец я перебрался через это болото, взобрался на маленький пригорок и теперь мог хорошо рассмотреть хату. Это даже была не хата, а именно сказочная избушка на курьих ножках. Она не касалась полом земли, а была построена на сваях, вероятно, ввиду половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. Но одна сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменили какие-то грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу.
Я нажал на клямку и отворил дверь. В хате было очень темно, а у меня, после того как я долго глядел на снег, ходили перед глазами фиолетовые круги; поэтому я долго не мог разобрать, есть ли кто-нибудь в хате.
– Эй, добрые люди, кто из вас дома? – спросил я громко.
Около печки что-то завозилось. Я подошел поближе и увидал старуху, сидевшую на полу. Перед ней лежала огромная куча куриных перьев. Старуха брала отдельно каждое перо, сдирала с него бородку и клала пух в корзину, а стержни бросала прямо на землю.
«Да ведь это – Мануйлиха, ириновская ведьма», – мелькнуло у меня в голове, едва я только повнимательнее вгляделся в старуху. Все черты бабы-яги, как ее изображает народный эпос, были налицо: худые щеки, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длинный, дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом; провалившийся беззубый рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками, глядели, точно глаза невиданной зловещей птицы.
– Здравствуй, бабка! – сказал я как можно приветливее. – Тебя уж не Мануйлихой ли зовут?
В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у старухи: потом из ее беззубого, шамкающего рта вырвались странные звуки, то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то вдруг переходившие в сиплую обрывающуюся фистулу:
– Прежде, может, и Мануйлихой звали добрые люди… А теперь зовут зовуткой, а величают уткой. Тебе что надо-то? – спросила она недружелюбно и не прекращая своего однообразного занятия.
– Да вот, бабушка, заблудился я. Может, у тебя молоко найдется?
– Нет молока, – сердито отрезала старуха. – Много вас по лесу ходит… Всех не напоишь, не накормишь…
– Ну, бабушка, неласковая же ты до гостей.
– И верно, батюшка: совсем неласковая. Разносолов для вас не держим. Устал – посиди, никто тебя из хаты не гонит. Знаешь, как в пословице говорится: «Приходите к нам на завалинке посидеть, у нашего праздника звона послушать, а обедать к вам мы и сами догадаемся». Так-то вот…
Эти обороты речи сразу убедили меня, что старуха действительно пришлая в этом крае; здесь не любят и не понимают хлесткой, уснащенной редкими словцами речи, которой так охотно щеголяет краснобай-северянин. Между тем старуха, продолжая механически свою работу, все еще бормотала что-то себе под нос, но все тише и невнятнее. Я разбирал только отдельные слова, не имевшие между собой никакой связи: «Вот тебе и бабушка Мануйлиха… А кто такой – неведомо… Лета-то мои не маленькие… Ногами егозит, стрекочит, сокочит – чистая сорока…»
Я некоторое время молча прислушивался, и внезапная мысль, что передо мною сумасшедшая женщина, вызвала у меня ощущение брезгливого страха.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
– Бабушка, а воды-то у вас, по крайней мере, можно напиться? – спросил я, возвышая голос.
– А вон, в кадке, – кивнула головой старуха.
Вода отзывала болотной ржавчиной. Поблагодарив старуху (на что она не обратила ни малейшего внимания), я спросил ее, как мне выйти на шлях.
Она вдруг подняла голову, поглядела на меня пристально своими холодными, птичьими глазами и забормотала торопливо:
– Иди, иди… Иди, молодец, своей дорогой. Нечего тут тебе делать. Хорош гость в гостинку… Ступай, батюшка, ступай…
Мне и действительно ничего больше не оставалось, как уйти. Но вдруг мне пришло в голову попытать последнее средство, чтобы хоть немного смягчить суровую старуху. Я вынул из кармана новый серебряный четвертак и протянул его Мануйлихе. Я не ошибся: при виде денег старуха зашевелилась, глаза ее раскрылись еще больше, и она потянулась за монетой своими скрюченными, узловатыми, дрожащими пальцами.
– Э, нет, бабка Мануйлиха, даром не дам, – поддразнил я ее, пряча монету. – Ну-ка, погадай мне.
Коричневое сморщенное лицо колдуньи собралось в недовольную гримасу. Она, по-видимому, колебалась и нерешительно глядела на мой кулак, где были зажаты деньги. Но жадность взяла верх.
– Ну, ну, пойдем, что ли, пойдем, – прошамкала она, с трудом подымаясь с полу. – Никому я не ворожу теперь, касатик… Забыла… Стара стала, глаза не видят. Только для тебя разве.
Держась за стену, сотрясаясь на каждом шагу сгорбленным телом, она подошла к столу, достала колоду бурых, распухших от времени карт, стасовала их и придвинула ко мне.
– Сыми-ка… Левой ручкой сыми… От сердца…
Поплевав на пальцы, она начала раскладывать кабалу. Карты падали на стол с таким звуком, как будто бы они были сваляны из теста, и укладывались в правильную восьмиконечную звезду. Когда последняя карта легла рубашкой вверх на короля, Мануйлиха протянула ко мне руку.
– Позолоти, барин хороший… Счастлив будешь, богат будешь… – запела она попрошайническим, чисто цыганским тоном.
Я сунул ей приготовленную монету. Старуха проворно, по-обезьяньи, спрятала ее за щеку.
– Большой интерес тебе выходит через дальнюю дорогу, – начала она привычной скороговоркой. – Встреча с бубновой дамой и какой-то приятный разговор в важном доме. Вскорости получишь неожиданное известие от трефового короля. Падают тебе какие-то хлопоты, а потом опять падают какие-то небольшие деньги. Будешь в большой компании, пьян будешь… Не так чтобы очень сильно, а все-таки выходит тебе выпивка. Жизнь твоя будет долгая. Если в шестьдесят семь лет не умрешь, то…
Вдруг она остановилась, подняла голову, точно к чему-то прислушиваясь. Я тоже насторожился. Чей-то женский голос, свежий, звонкий и сильный, пел, приближаясь к хате. Я тоже узнал слова грациозной малорусской песенки:
Ой чи цвит, чи не цвит
Калиноньку ломит.
Ой чи сон, чи не сон
Головоньку клонит.
– Ну иди, иди теперь, соколик, – тревожно засуетилась старуха, отстраняя меня рукой от стола. – Нечего тебе по чужим хатам околачиваться. Иди, куда шел…
Она даже ухватила меня за рукав моей куртки и тянула к двери. Лицо ее выражало какое-то звериное беспокойство.
Голос, певший песню, вдруг оборвался совсем близко около хаты, громко звякнула железная клямка, и в просвете быстро распахнувшейся двери показалась рослая смеющаяся девушка. Обеими руками она бережно поддерживала полосатый передник, из которого выглядывали три крошечные птичьи головки с красными шейками и черными блестящими глазенками.
– Смотри, бабушка, зяблики опять за мною увязались, – воскликнула она, громко смеясь, – посмотри, какие смешные… Голодные совсем. А у меня, как нарочно, хлеба с собой не было.
Но, увидев меня, она вдруг замолчала и вспыхнула густым румянцем. Ее тонкие черные брови недовольно сдвинулись, а глаза с вопросом обратились на старуху.
– Вот барин зашел… Пытает дорогу, – пояснила старуха. – Ну, батюшка, – с решительным видом обернулась она ко мне, – будет тебе прохлаждаться. Напился водицы, поговорил, да пора и честь знать. Мы тебе не компания…
– Послушай, красавица, – сказал я девушке. – Покажи мне, пожалуйста, дорогу на Ириновский шлях, а то из вашего болота во веки веков не выберешься.
Должно быть, на нее подействовал мягкий, просительный тон, который я придал этим словам. Она бережно посадила на печку, рядом со скворцами, своих зябликов, бросила на лавку скинутую уже короткую свитку и молча вышла из хаты.
Я последовал за ней.
– Это у тебя все ручные птицы? – спросил я, догоняя девушку.
– Ручные, – ответила она отрывисто и даже не взглянув на меня. – Ну вот, глядите, – сказала она, останавливаясь у плетня. – Видите тропочку, вон, вон, между соснами-то? Видите?
– Идите по ней все прямо. Как дойдете до дубовой колоды, повернете налево. Так прямо, все лесом, лесом и идите. Тут сейчас вам и будет Ириновский шлях.
В то время когда она вытянутой правой рукой показывала мне направление дороги, я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных «дивчат», лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение. Моя незнакомка, высокая брюнетка лет около двадцати – двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с решительным и капризным видом.
– Неужели вы не боитесь жить одни в такой глуши? – спросил я, остановившись у забора.
Она равнодушно пожала плечами.
– Чего же нам бояться? Волки сюда не заходят.
– Да разве волки одни… Снегом вас занести может, пожар может случиться… И мало ли что еще. Вы здесь одни, вам и помочь никто не успеет.
Школьники, когда знакомятся с Куприным и его творчеством, всегда изучают произведение Олеся. Давайте познакомимся с ним и мы.
Куприн Олеся
Конечно, не каждому хочется Олесю читать в полном варианте, поэтому мы и предлагаем изучить произведение Куприна Олеся в кратком содержании, а после того, как познакомитесь с сюжетом, внесите свои записи в читательский дневник, чтобы можно было в любой день вспомнить о сюжетной линии произведения. Это поможет и на экзамене и на уроке, если нужно будет написать по произведению Куприна Олеся .
Итак, чтобы облегчить жизнь школьникам, предлагаем вам работу Куприна Олеся кратко по главам.
Куприн Олеся кратко по главам
Глава 1
В повести Олеся Куприн рассказывает историю об одном барине, Иване Тимофеевиче, от чьего лица и идет повествование. Волей судьбы Иван Тимофеевич попадает в глухую деревню Переброд. Здесь ему скучно и он пробует лечить людей, а также учит грамоте полесовщика. В свободное время ходит на охоту.
Глава 2
Барин узнает от Ярмола о ведьме, которую выгнали из деревни и живет она теперь в лесу. Барину захотелось познакомиться с ней, но Ярмола отказался проводить его к ней, так как не хотел встречи с ведьмой.
Глава 3
Барин отправляется на охоту и теряет ориентир. Заблудившись, он находит домик, который оказался домом все той же ведьмы, с которой ему хотелось познакомиться. Старуха пытается выпроводить Ивана, но тот просит погадать. Пока бабка гадает, в дом входит красивая девушка, которую звали Олеся. Она и показывает барину дорогу домой и разрешает еще раз как-то их навестить.
Глава 4
Весной рассказчик вновь пришел к домику в лесу, где его встретила Олеся. Он вновь хочет погадать, но Олеся говорит, что уже на него гадала и получается, что в него будет влюблена женщина, которой он принесет страдание и позор. Иван не верит, но Олеся говорит, что она много чего видит и без карт и ее гадания сбываются всегда.
Глава 5
Олеся идет проводить мужчину и по дороге показывает свои способности. Прощаясь, мужчина впервые называет свое имя.
Глава 6
Иван Тимофеевич в доме Мануйлихи стал частым гостем. Он разговаривал с Олесей, интересовался ее способностями. Эти встречи сближали их.
Глава 7
К женщине и Олесе приходит урядник, который прогояет из домика их, поэтому, когда пришел рассказчик, он увидел удрученные и грустные лица бабушки и Олеси.
Глава 8
Иван разговаривает с урядником и просит, чтобы тот не выгонял женщин, взамен, барин дарит свое ружье.
Глава 9
Иван Тимофеевич заболевает и проводит в постели шесть дней.
Глава 10
После болезни наш рассказчик вновь идет к Мануйлихе, а возвращаясь домой, Олеся идет провожать барина и они признаются в любви.
Глава 11
Влюбленные встречаются, у них завязался роман и тут рассказчик подумывает о том, чтобы Олеся стала его женой. Девушка отказывается, так как они разные и она не хочет ломать ему судьбу, но барину все равно. Олеся назначает встречу в церкви.
Глава 12
Утром Иван едет по делам. Там он задерживается, а когда приезжает, то в церковь уже не успевает, зато от конторщика узнает, что сельчане побили Олесю, которая явилась на службу. Убегая, Олеся сказала, что все будут плакать. Рассказчик идет в лес.
Глава 13
В доме Иван застает Олесю без чувств, Мануйлиха винит его и говорит, что это произошло из-за него. Олеся очнулась и говорит, что они будут уходить с бабушкой, так как им здесь жизни не дадут.
Глава 14
Ночью был град, который уничтожил урожай. Люди злятся и собираются идти в лес. Об этом Иван узнает от Ярмолы, который и Ивану советует уезжать, ведь люди и о нем плохо говорили. Иван идет в лес, чтобы предупредить женщин, но тех уже не было. Дом был пустой. Бабушка с Олесей уехали, девушка оставила лишь красные бусы, которые стали напоминанием о ней и о их любви.
Куприн Олеся главные герои
В произведении Куприна главными героями являются Олеся — простая девушка, что живет в лесу с бабушкой. Она умеет колдовать и гадать. Добрая, отзывчивая, с большой душой.
Полный вариант 2-3 часа (≈40 страниц А4), краткое содержание 3-5 минут.
Главные герои
Олеся, Иван Тимофеевич
Второстепенные персонажи
Ермола, Мануйлиха, Евпсихий Африканович
Повесть «Олеся» Куприна является важной частью школьной программы, поэтому, если вы читали ее летом и Вам необходимо вспомнить основные моменты, предлагаем вам качественное краткое содержание книги.
Сюжет повести разворачивается в малороссийской деревне, в окрестностях Волынского Полесья. В деревню приезжает молодой писатель-барин по имени Иван Тимофеевич. Этот городской житель страдает от ужасной хандры и, надеясь развеять скуку, пытается найти общий язык с крестьянами, но безуспешно. Стать сельским лекарем не получается, попытка сделать своего слугу грамотным оборачивается ничем. И тогда барину-писателю остаётся лишь ходить на охоту.
Охота стала единственным занятием, способным рассеивать тягостную скуку городского жителя. Однажды, когда вечером началось ненастье, барин узнаёт от своего слуги-повара нечто невероятное: оказывается, сильный ветер поднялся из-за чар некой колдуньи. Кто она такая? По словам рассказчика, жила эта ведьма некогда в деревне, и изрядно портила кровь крестьянам. А когда от её заклятия у одной крестьянки заболел и умер ребёнок, жители деревни прогнали ведьму взашей, и уничтожили её дом.
После разговора со слугой прошло три дня. Вновь барин-писатель поехал на охоту. Но обратной дороги найти не удалось – незадачливый охотник заплутал, и умудрился попасть в дом, где жила ведьма Мануйлиха (недаром слуга о ней говорил). Поговорив с ведьмой, и узнав благодаря картам о своей судьбе, барин вскоре встречает молодую девушку Олесю. Оказывается, она внучка старой ведьмы (молодая колдунья, наверное). Охотник узнаёт о том, как можно вернуться в село, а затем обещает заглянуть в избушку.
Вскоре наступает весна. Барин сдержал своё слово, и заглянул в избу. Старая ведьма нелюбезно встретила гостя. Почему так? Барин серьёзно озадачен. Олеся говорит о том, что бабушка боится сельского урядника – этот человек не раз угрожал суровой карой за занятия колдовством. Хотя это скорее всего не угрозы, а предупреждения.
Затем начинается разговор о гадании на картах, о том, сбудется или нет то, о чём карты расскажут. Молодая колдунья уже знает о том, что карты нагадали барину недоброе, и не очень-то хочет гадать при нём. Однако Иван Тимофеевич хочет узнать о том, что именно карты рассказали. После долгих уговоров Олеся соглашается рассказать об этом, но предупреждает, что правда будет «малость» неприятной. И барин-охотник узнаёт поистине шокирующие факты про себя.
Оказывается, он не умеет любить – всему виной сердечная леность (беда иных городских жителей). Характер у него слабый, а значит, и слова на ветер бросает. Привязанность к колдуньям обернётся для Ивана Тимофеевича большими неприятностями. Богатства ему не видать, о женитьбе нечего и мечтать, в жизни будет слишком мало радости и полным-полно скуки. Однажды барин даже захочет покончить с собой.
А как же ближайшее время? Оказывается, карты нагадали девушке большую беду из-за любви к барину. Хотя охотник и рад бы посмеяться, да только не до смеху: оказывается, Олеся могла точно предсказать, какая смерть ждёт людей. Не очень весёлое открытие. А чуть позе Иван Тимофеевич на своём примере убедился, что девушка – талантливая колдунья. Олеся попросила барина почаще заходить к ней в гости. охотник согласился.
И начались частые визиты Ивана Тимофеевича в «избушку на курьих ножках». Постепенно понял молодой барин, что в его сердце пришло светлое чувство – любовь. Во время одной из бесед он упомянул о своём родном городе – Петербурге. Молодая колдунья узнала о том, что это за город, и сказала без обиняков, что лучше уж жить в лесу, нежели в городе. Затем начался разговор о женитьбе – а это свадьба, и не где-нибудь, а в церкви.
Когда завязался разговор о свадьбе в церкви, Олеся сказала, что её в церковь не пустят. Иван Тимофеевич удивился – разве это хорошо? По словам молодой колдуньи, подобный запрет – не такая уж плохая вещь. А всё потому, что род колдовской оказался проклят, на нём лежит печать дьявола (вот и ответ на вопрос).
Однажды барин приезжает в избушку и замечает, что и старая колдунья, и её внучка чем-то встревожены. Девушка отказывается рассказывать о том, что случилось, и тогда её бабушка решает сказать правду. Оказывается, дело плохо: заходил сельский урядник, и ультимативно требовал, чтобы колдунья и её внучка уходили прочь. Разговор барина с урядником кончился тем, что старую ведьму и молодую колдунью оставили в покое.
Да только между Иваном Тимофеевичем и Олесей как будто пробежала чёрная тигрица – их отношения разладились. Однажды молодого барина свалила ужасная болезнь – малярия. Провалявшись неделю в постели, охотник выздоровел. Окрепнув, барин вернулся к возлюбленной. Их встречи под луной, разговоры и поцелуи продолжались целый месяц.
Между тем приближался тот роковой час, когда Ивану Тимофеевичу надо было возвращаться в Петербург, по делам. Но влюблённый барин оттягивал неизбежную разлуку – слишком тягостно было думать об этом. И однажды барин-охотник договорился с молодой колдуньей о том, что они встретятся в сельской церкви. После разговора Иван Тимофеевич спокойно шёл домой, и вдруг его охватило неприятное предчувствие: вдруг стрясётся беда?
Увы, предчувствие оправдалось. Барин узнаёт неприятную новость: Олеся была в церкви, и столкнулась с враждебностью прихожанок. Молодую колдунью побили и даже попытались вымазать дёгтем (безобразный малороссийский обычай), и тогда она пообещала обидчицам большие неприятности.
Во время последней встречи с возлюбленной барин искренне раскаивается в ужасной ошибке. Молодая колдунья утешает барина, и они прощаются, уже навсегда. Иван Тимофеевич возвращается в село Переброды, и вскоре на него обрушивается нечто вроде Божьей кары: гроза с градом. Селяне недовольны, барину надо срочно уезжать в Петербург.
Перед отъездом Иван Тимофеевич заглядывает в избушку и находит там прощальный подарок Олеси – её красные бусы.
